Вышка Чикатило

Михаил Волохов

 

Тюрьма. Одиночка смертника. Чикатило не спеша ходит из угла в угол камеры и сам с собой разговаривает.

Чикатило. (Жуя корочку хлеба, напевает.) Не слышно шума городского... Ямщик сидит на облучке. "Я вас любил: любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем; но пусть она вас больше не тревожит; я не хочу печалить вас ничем. Я вас любил безмолвно, безнадежно, то робостью, то ревностно томим я вас любил так искренне, так нежно, как дай вам Бог любимой быть другим". Александр Сергеевич Пушкин. Мой любимый дорогой поэт непревзойденный. Вот так, Александр Сергеевич и живем. Все тихо, мирно и спокойно. Еду приносят вовремя. Не кричат, не обижают. Охранники-солдаты обращаются даже почтительней этого мудака-адвоката, пидараса жидовского. Навязали. Поняли, что я безотказный добрый человек - навязали жидовского адвоката - вредителя. Ну и выиграли процесс что-ли? К смертной вышке меня приговорили и выиграли процесс что-ли? Меня судили? Ну-ну. Сами себя судили - потому что меня к смертной вышке приговорили. Во-во.
Откуда только потерпевших столько взялось? И каждый день все разные, разные мамы, папы, тети, дяди и друзья разнообразные. Сердечный приступ на процессе заполучат, укольчик впарят, и меняются. Право, жиденький пошел народец. И я понимаю, что у всех детей родителей всегда в два раза больше. Ну дяди, тети, ну друзья - понимаю. Но не тысячи ж сердечных кровинушек родных у полсотни, сука, мною убиенных. Не Боря ж Годунов, не царевичей же, сука, с царства русского снимал. Не Ваня ж Грозный. Не Ёська ж, сука, Сталин.
А то, что я дал блаженную смерть их кровинушкам теперь уже вечно безгрешным - этого понять и оценить они не хотят, не могут почему-то, что их детишки в рай попали золотой, минуя жизни ад кромешный. В пятый класс еще не успели перейти, а в рай небесный золотой попали. Помучились, конечно, перед смертью. А кто, скажите мне, без мук в юдоле этой, блядь, космической кончает? А в рай дорогу надо заработать - мучениями великими заработать.
Когда же я ножичек в безопасном от сердца месте в теле их проворачивал против стрелки часовой, а потом еще и пол ходу времени, и детишки при этом кричали, рыдали и плакали, в кровушке своей плескаясь царской - мне самому что, легко все это терпеть было??? Хотя и приятно конечно. Слов нет - было очень приятно.


Вы Достоевского почитайте. Там у него ясно написано: дайте человеку место на скале в десять сантиметров и чтоб дикий орел, ужасный кровавый, у него каждый Божий день печень прилетал клевать - человек просто с радостью великой согласится и на такую живодерную жизнь вместо смерти. А Достоевский был пророком - это он про нас, русских советских людей будущих все это писал. Он все заранее написал, что с нами, русскими людьми случится - какое счастие-несчастие советское на голову наступит и душу раздавит.
И что слушали гения, пророка? Да к вышке, суки, как меня приговорили. А за пять минут перед казнью вышку тюрягой заменили. А что человек за эти пять минут перед казнью пережил-то, сука, самый великий русский писатель - вам это по хую. Не, ну после такой человеческой встрясочки у него и пошли писаться сердечные романы про людей. Пророки, гении - сердечные ребята, - на то они и гении, пророки.
А гениям сердечность не прощают люди. Пушкина шлепнули, Лермонтова шлепнули, Гумилева шлепнули, Мандельштама шлепнули, Лорку в апельсиновом саду шлепнули. Извращение. Меня-то хоть, сердечника в тюряге шлепнут. Как Гумилева. Как Мандельштама. Русская еврейская судьба. Что говорить. Кому докажешь, что ты гениальной правдой, милый созерцатель.
За правду убивают. Тем более за еврейски-русскую. Еще как мучительно и убивают, люди, вокзальные скоты - пророков сердобольной матушки русской земли. И вы скоты хотите чтобы детишки ваши, души невинные, в таких же скотов, как вы, вокзальных обратились? Чтоб коммерсантами стали, рэкетирами залетными и чтоб сами бы потом друг дружку резать стали за долларовые копейки? А если б кто-нибудь потом из ваших детишек таким же маньяком по зрелости уделался, как я - да стал бы по сердечности своей детишек ваших - в рай делегировать к Богу? О-о-о А-А-А!
Против этого вы ничего не имеете, что я будущих сердечных маньяков уже сейчас в зародыше еще безгрешном, блядь, по сердечности своей душевной, сука, в рай к Богу заправляю?
Не сказал в мою защиту этой правды гениальной человеческой адвокат-еврей жид с хохлядскою рожею вокзальной. Просто хуй-ли это адвокат - еврей зарплату получает с гонорарами тогда, если мне расстрельную повесили? И на хуй я штаны еще в суде снимал - хуй им всем родной показывал-студил?
Там у них все время на процессе бардак с этим сквозняком-то был. Дверь открывается, закрывается: входят там врачи с медсестрами разными в белых халатах сердечникам уколы от сердечных приступов шурупить - сквозняк и вонь лекарственную разводить.
Народный, государственный суд, а никакого порядка - еще удивляются. Сталин им навел порядок - не понравилось. Они и Ленина всего обосрали, когда можно стало, когда разрешили в диссидентов играть. А кто разрешил? Тот, кто и раньше на всех партийных собраниях всегда в президиуме сидел и смертные приговоры именем Сталина и Ленина подписывал.
Ну-ну. Это точно как с Нинэль на морозе - онанизмом заниматься. Такой же бардак лицемерный. Три часа на морозе у подъезда простоишь с ней в обнимочку - в хату не заманишь. А что - Нинэль во мне садиста разбудила-возбудила - зверя разбудила во мне. Три, блядь, белоснежных зимних месяца цветы ей все дарил - задаривал гвоздичками бордовыми, как цвет любви, насилия и крови. А не дала. Платонической любивческой убивческой любовью все мозги мне парила. По самым местам больным заветным… била. Ты, мне говорила, будто баба - не хуя в тебе, блядь, мужественного нету не хуя. Теперь, наверное, блядь, сука, репортаж по телевизору смотрела про меня.Только раз к - тебе в трусы рукой залез и пизду ущупал. Только раз бывает в жизни праздник.
Вознесенского тебе еще цитировал - любимого поэта моего из телевизора - "Уберите Ленина с денег - он для флагов, Ильич, и знамен!" А Бродский, блядь, еврей, получает нобель прайс.Да им всем, блядям еврейским Сталин нобеля забацал. И Пастернаку, и Шолохову, и Солженицыну, и Горбачеву - пидарасу.
Ну с Горбачем, конечно, совсем отдельный, сука, разговор расстрельный. Свободу, блядь, России, сука, дал. Спасибо - на века спасибо за свободу!!! И за вышку спасибо. Меня и прихуячат пулей с пистолета как настоящего поэта. Гении на свете долго не живут - тем более, в России гениальной. Мы все в России гении и бардак поэтому самый гениальный.
Да я один что-ль здесь такой в России. Это я один, , славу только мировую получил. А сколько, блядь, садистов гениальных, мудаков в безвестности свои великие творят делишки? Давали б за садизм бы нобель прайс - до хуя бы самородочков в России объявилось. Вот и судите, едем мы куда. Мы едем-едем-едем - веселые друзья. Веселые соседи и дружная семья. Па-па-па! Па-па-па! Мы везем с собой кота. Обезьяну, попугая - вот компания какая. Во-от компания какая.
Я красные цветы срывал, когда цветы в расцвете красном были, и кровь любви свою на землю лили, когда с любовью нежной я их убивал. Жить на свете можно-надо только десять лет. И если гений вы неимоверной пробы и самый первый друг космической природы и прожили на свете целых сорок лет - тогда вас призовет сама природа ей помогать - срывать ребеночков цветы, которым десять лет и выпускать на волю их души без греха.
А теперь меня, блядь, за эту поэзию, сука, рожи вокзальные пристрелят. Колюха доминошник говорил - пистолет тут у них к телереле присобачен. В один прекрасный день пойдешь по коридору на прогулку - телереле срабатывает и телепистолет тебе дырявит черепушку. И вроде бы никто из человеков курок не нажимает, не несет ответственность. Не надо каяться потом.
Чего теперь вот только Светланка - жиночка про меня соображает. Раньше надо было соображать. А то в ванне не умеет. Научить хочу. Отсосать прошу - соленым ей вдруг кажется. Сама и виновата теперь. Конечно уехать ей теперь пришлось с мест родимых. Детишек наших, радушек, Степушку и Лидочку подальше увезти. А то ж ведь, суки-люди по мщению вокзальноку моих кровинушек безгрешных прирежут в десять лет. Я-то резал в духовной, сука, плоскости-объеме.
Не, ну на процессе я поймал, конечно, кайфецу. На места своих злодеяний кровавых - тоже приятно было водить мусоров - смотреть на их реакцию особо, когда там трупик откапывали детский. И как ни странно, но реально ты самый главный нежный кайф отлавливаешь после всех своих преступлений. Вот режешь-убиваешь ребеночка слезиночку, ну максимум, минут пятнадцать-десять с верчением если постепенным. Ну, полтора часа насилуешь. И если помножить пятьдесят разочков хотя бы на два часочка - мы получим сто часочков - чуть больше чем четверо сутoк. А суд-процесс, блядь, длился семеро годочков - вот и считайте длительность кайфа.

А казнь специально мне еврейскую назначили - без каефа мучительного, сука, русского народного. Телепистолет - и вот Андрюши нет. А то-ли раньше казни были в мире. На кол, да в попочку чудесную сажали, четвертовали на колесе на карусели при народе. В Китае с культурой самой древней в мире - вам медленно животик разрывали, или в муравейник, , бросали к муравьям на исжирание, или каплями воды из родничка целебного по черепочку забивали в многодневных муках вас. И было всем приятно год от году - и палачам, и жертвам, и народу.
Не, ну ко мне, блядь, тоже народ сердечный умный и душевный наш ходил смотреть с энтузиазмом. Грех жаловаться - успех, блядь, был крутой. С многих стран приезжали. Когда свой хуй живой-парной на кинокамеру показывал - для всего фирменного человечества старался. Под шиза мне адвокат наказывал шурупить. Да нет уж товарищ адвокат-еврей. У меня с шизофренией все в ажуре-абажуре. Я хуй на кинокамеру драгому человечеству за просто так показывал.
Вы слышали когда-нибудь про альтруизм, евреи? Это вы по телевизору мозги всем спермою своей жидовской заливаете и получаете нобеля за это развращение тотальное людей простых с глазами голубыми. А тут одну Нинэль - все на морозе русском безвозвратно целовал - да так и не дала. Последний раз с ней когда обжимался - хуй наивный, вдруг возьми, да спрысни сперму грамм все триста ей на сапоги. В момент прореагировала, стерва. И стала ртом блевать на снежную тропинку. Когда ее Кошкин, штангист-кагебешник, мира чемпион, вафлями в пасть охаживал - не блевала, сука. А на сапоги спустил ей стерве ненароком - всю тропинку снежную в округе заблевала. Сорок пять сантиметров, говорила, у Кошкина. Нет - что-то не верится.
Он ей баки-то залил, что, мол де на Западе, где он штангою дрочился - культуристы голые, штангисты лежат одни на пляже, а Нинэльки линейки ходют между ними и меряют хуи. Ну и с самым длинным и кончают, с места не сходя. А я ее любимую три зимних месяца на морозе целовал и цветами, да с базара подороже все ее задаривал. Конечно не Кошкин, не штангист - не с полметровым. Да вот только ебутся не хуем - ебутся душою, моя ты, Нинэль-любимая. Из-за тебя я и ведь жене Светланке изменял в глаза - что будто бы на дополнительных занятьях в ПТУ родном остался, что будто бы кружок по западной литературе там веду про Ницше и Камю. Куда Нинэльке все это оценить.
О, как меня любила молодежь!!! И это все не ложь!!! И как человека любили в ПТУ и как знающего толкового преподавателя по русскому языку и русской литературе отеческой. Дядей Андрюшей ласково называли за то, что я ко всем пэтэушным блядям по-человечески относился.
Вы думали, каким образом соблазнительным я уводил ребеночков в лесочек? На одном душевном разговоре человеческом. Тут актерски не сыграть по Станиславскому жизнь человеческого духа. Тут душа должна быть от природы ангельской и доброй, пятьдесят четыре человека на заклание в дремучий лес уговорить уйти.
"Как труп в пустыне я лежал, И Бога глас ко мне воззвал: "Восстань, пророк, и виждь, и внемли, Исполнись волею моей, И, обходя моря и земли, Глаголом жги сердца людей". А я еще, блядь, добавлял и ножичком. Любили меня в ПТУ на работе.
И не только на работе. Был у меня случай. Когда Геннадий-зек меня совратил и попочку мою оприходовал нежную и всем рассвистел про совращенье - стали надо мной смеяться гады-люди. Над Геннадием не ржали - он актив. А пассив потом прирезал, блядь, актива. Заебал меня в доску этот Геннадий. Как я и рассчитывал систему - все подумали что это зэки - счеты своей дружбочки свели тюряжной. А это, честь имею, я - покорный ваш слуга.

Ну я Геннадию отвертку в сердце зека и вогнал с болевым тюряжным удовольствием. Какое ж удовольствие без боли. К сожалению, верчением нельзя, блядь, было мучить Гену. У него бицепсы покруглее Кошкиных. Он бы тут же протрезвел бы от мучения. И заровнял бы, сука, без мучения меня.
Сам Бог его мне положил на жертвенный престол.
Был с Геннадием такой моментик щекотливый с мурашками кайфовыми по коже в области спины, когда отвертку я в него вогнал по рукоятку, а грудью Генна как воздух наберет - подумалось мне, братцы, что ожил, как Христос, Геннадий. Особенно мурашечек прибавилось, когда он правою своей ручищею кремняжной за рукояточку отверточки схватился и вытащил из тела своего металл. Но как Распутин Гришка не ожил Геннадий после ржавой раны и грохнулся на земь вонзивши в пол отвертку. "Только раз бывает в жизни встреча, только раз у сердца рвется нить".
Эх, где вы мои электрички-лепестрички, где ловил я мотыльков безгрешных огнем своей человеческой души.
Я Витеньку первенца, мальчоночка-нимфеточку в электричке-лепестричке повстречал и в лесочек козленочка увел. Там я ему сказочку про шейку серую поведал-рассказал, а потом в награду трахнул и прирезал. Это, понимаю, - был кайфец. Какая там блевотина Нинэлька сравняется. Она потом сама звонила мне в течении многих месяцев уже сама предлагала текстом открытым, сука. Кошкин что-ли там хуй штангою себе расплющил. А мне Нинэльку даже уже и прирезать не хотелось после Витеньки-нимфетки сладенькой конфетки. Потом был Димочка - четветый, сука, классик "А". Потом Оксанушка - пятый классик "Б". Потом Егорушка, четвертый классик "Е". И так далее и далее, и далее. Да что там обижаться на судьбу - пятьдесят четыре все-таки, нимфеточки попробовал: поглубже чем Набоков Володя - побогаче - до смертной сердцевины вкусил живительный нимфеточный напиток космоса земного.
Не царские, конечно, нынче времена - ни тебе последнего желанья перед казнью, ни тебе даже телевизора, где про меня там в новостях по миру разносят. Даже хуй не дрочится от несправедливости. Да дали бы, суки вокзальные, хоть смерть себе выбрать как хочется. Как, блядь, я казнил царевичей-детишек - так и пусть меня казнят с мученьем, сука, царским. Только где палача найти такого, чтоб в попочку меня сначала обгулял, а уж потом ножом с верченьем посадийствовал. Геночка бы справился с задачкой. А как бы я стонал, как плакал, как рыдал, просил о помощи бы как остервенело о бесконечной длительности сей жесточайшей муки! Своей последней царской, сука, муки!!! (Плачет, рыдает.)
Нда не судьба мне жизнь свою с мучением прикончить. Не Пушкин я, чтобы красиво и долго подыхать с мучением великим и в своей постельке теплой и родной. Ну а самому себя мучительно убить мне не интересно совсем. Не онанист же я маньячный. Когда других поубиваешь во сласть - в себе самом вращать ножом уж больно, братцы, пресно. Подайте мне партнера-палача. Прихуячат теперь телепистолетом - будто ни хуя на свете не было тебя. И будут дети спать спокойно и видеть радостные сны. Будто не хуя на свете не было тебя. Я обвинение и прокурора поддерживаю. Прихуячить меня как можно быстрее и все - будто никого и ничего не было. Я не понимаю, зачем только этот процесс со мной так долго тянули. Чтоб мне доставить удовольствие? Не думаю. Себе? Себе - кому ж еще. За казенный счет, сука, удовольствие. Совки поганые. Это вы - ваша совковская система Все ж там сердечники, бляди совейские, на процессе кайфовали до сердечных приступов. Совковская система меня, такого волчару, родила. Что я сделаю? Как меня старшие опытные товарищи наставляли - так я всегда и поступал по морали страны. Если у страны - фашистская мораль, то быть фашистом - это, блядь, морально, человечно. Я же не зверь - я же сердечный человек, ребята. Сталин, вон с Лениным миллионы нарезали, пример, блядь, показали стахановской работы. Время надо обвинять, а не меня. Я нормальный человек - не шиз закомплексованный, как многие из вас. И шизы, как водится, меня приговорили человека. А я покайся, раскайся им блядям. Ведь повторяю ж: мальцов царевичей казнил ведь им же в благо - ведь этим же себя я мучил и казнил в очередь-то первую. Шел добровольно на души самосожженье - я ж этим против вас, блядей протестовал, против мира вашего вокзального дешевого базарного. Детишки-то, царевичи - они-то натурально подыхали-то при этом. Это только я оставался жить в поганом этом свете черном!!! А другого нету!!! Нигде на Земле нету!!!!!! (Плачет.) А многие царевичи даже и не плакали.
С великой благодарностью божественной в глазки мои смотрели добродушные, а я в их глазки ангельские смотрел. И нам так хорошо-хорошо на этом жертвенном одре было. А потом я их в одежонку их царскую пионерскую одевал, ямку копал и хоронил по-царски, по-человечески - как Мальчишей-Кибальчишей. Все по-человечески делал. И ведь убивал-то ангелов святых, чтоб они прямо к Богу в рай летели небесный, чтоб не становились рожами вокзальными - не гробили душ своих вечными годами в этой адской земле вокзальной! Ад и так вами, суки, перенаселен. Вот так вот дьявол из России выползает. Я виноват лишь в том, что самым человечным человеком, альтруистом уродился - разрешил России-матушке дьявола через себя выдавливать. Спасибо надо говорить в таком случае. Да только добро в этом мире смертельно наказуемо. И если я прав, а не вы со всем вашим миром сучьим, человеческим?! Что если я перед Богом прав???!!! (Плачет.)

3АТЕМНЕНИЕ

Париж
1994